СВЕТ И ЗРЕНИЕ

Не всякий ясно представляет себе ленивца или, скажем, орангутана, хотя они одной с нами стихии, но трудно найти человека, который не видел бы рыбу. Ведь увидеть ее просто — зайти только в... рыбный магазин. Рыбы — наши кормильцы, и эта их роль, как обещают предсказатели, чрезвычайно возрастет в будущем.

Какое разнообразие форм! Прообразы торпед, снарядов, стрел, ядер и метательных дисков с завидной легкостью пронизывают толщи вод, прочерчивают в них немыслимые траектории. А вот вроде бы и не рыба: змея! Да, угорь. А это блаженствующее в мягком иле чудовище убедительно предостерегает лежебок: оно долежалось до того, что стало плоским. Даже глаза у него переместились на один бок! Ожившие фигурки коней с шахматной доски самого Нептуна... Рыбы, которых легче принять за комок колючей проволоки... Рыбы, вооруженные хирургическими инструментами, мечами или просто идиллическими удочками; рыбы, почти по-настоящему крылатые... В общем кого только там нет!

И все это сверкает и переливается таким многоцветием, что в голову лезут биологически крамольные мысли: не для маскировки и не для острастки вся эта необъятная палитра — для красоты!

Большие и малые... Легенды рассказывают: любознательный Александр Македонский спускался на дно моря в стеклянной посудине и видел на дне такую здоровенную рыбу, что ей три дня понадобилось бы, чтобы проплыть мимо. Уильям Биб, а за ним и еще множество наших и заграничных исследователей глубин такой рыбы не наблюдали. Зато есть семиметровые.

А самой маленькой рыбкой признан филиппинский бычок пандака. Он в прямом смысле слова вам на один зуб: семь миллиметров. Этих рыбок одно время модницы носили в... ушах. В хрустальных серьгах-аквариумах!

Простые или причудливые, милые или ужасные, большие или малые — все они претендуют на роль наших предков, и нам от этой родни отказываться трудно: когда мы эмбрионы, у нас тоже есть жаберные щели... Так же, как и мы, они видят, слышат, обоняют, хотя, надо сказать, бывают рыбы и совсем безглазые, и туговатые на ухо. Но жизнь подавляющего большинства освещена красочным виденьем. Если из млекопитающих лишь немногие обладают цветовым зрением, то у рыб оно обычно.

В прошлые времена, чтобы наловить сардин, итальянский рыбак запасался... дровами. Ночью барка, запалив на корме огромный костер, свет которого метров на тринадцать пронизывал воду, выходила в море. Торжественное было зрелище, и рыбы первыми его оценивали: вскоре за кормой начинал клокотать, теснясь поближе к свету, сардиний косяк. Тогда барка брала курс к дому и влекла за собой завороженных видом пламени рыб. Дойдя до прибрежного мелководья, костер гасили, а вместо него на берегу вспыхивал другой, такой же яркий. Ошалевший косяк устремлялся к нему, и уж не чуяли осторожные рыбы, как их обметывают неводом...

Сетчатка глаза судака блестящая, богатая гуанином — веществом, которое, отражая даже самый слабый свет, делает глаз этой рыбы чувствительнейшим прибором. Дальнего света звезд этому хищнику вполне достаточно, чтобы прекрасно видеть; сильный же свет его просто слепит, пугает, и судак, разумеется, стремится уйти от такой неприятности.

У многих других рыб, как и у сардин, и еще многих, и многих так называемых дневных рыб, глаза устроены иначе: в них сетчатка сильно пигментирована меланином — веществом, поглощающим лучи. Свет ложного утра собирает этих рыб, зовет к деятельной жизни, они плывут к нему и оказываются как в тесном мешке. На свет идут кильки, ставрида, хамса, скумбрия, лосось... Хамсу, собранную в световом столбе прожектора, выкачивают специально устроенным рыбонасосом. Сайра ловится несколько сложнее. Вначале судно бродит по ночам, разыскивает косяк, обшаривая прожектором море. Если нашли, сразу видно: очумевшая от неожиданного света рыба выпрыгивает из воды. Тут капитан сейнера дает команду «стоп!», и ошалевшую рыбу успокаивают синим светом. Уверив таким манером сайру, что кипятиться рано, утро только забрезжило, ее, согнанную в плотную стаю возле борта, уплотняют еще больше, засветив красный прожектор. Затем подхватывают снизу сетью и вытаскивают лебедкой. Еще проще способ ловли лосося, который придумали норвежцы. Они окрашивают белой краской прибрежные скалы, а между ними и водой растягивают сети. Обманувшись, рыбины устремляются к светлому и запутываются в орудиях лова. К сожалению, для ловли рыб, страдающих светофобией (миноги, тунца, пеламиды, угря — таких еще много), электричество не принесло столь же существенного облегчения. Правда, для угрей еще в 1905 году некий Петерсен, норвежец, через газету предлагал весьма остроумную ловчую электроснасть: на небольших, удобных для ловли глубинах — мережи, а вокруг, на широкой площади, — сотни, может быть, тысячи лампочек. Угри, таящиеся там, не выдержат светового напора, поплывут в темноту и угодят в мережи. К сожалению, неизвестно, был ли испробован этот способ. Во всяком случае угорь так и остался одной из самых неуловимых рыб.

До революции на Волге знали зимний лов миноги «на фонарь». Вырубали на быстрине прорубь, ставили возле нее этот источник света. Ниже по течению еще ряд прорубей, и возле них — ловцы, вооруженные сачками. Минога, проходя мимо освещенного места, пугалась и, снесенная течением, попадала в сачки.

Как правило, мальки стремятся к свету. Оно и понятно. Питаются-то ведь планктоном, а планктон — на свету! Подрастая, некоторые меняют привычки. Мировой океан с сокрушительным аппетитом пожирает свет. Подсчитано: если солнце в зените, а море гладкое, 98 процентов энергии прямых лучей, коснувшихся поверхности, поглощается водой. Это количество, конечно, уменьшается при склонении светила, но ведь над морем необъятный небосвод с массой рассеянного света. Он тоже поглощается.

Три четверти планеты — Мировой океан. Этот гигант потребляет столько света, что пока никакая ЭВМ не способна выразить его в числах. Большая часть лучистой энергии идет на согрев воды. Остальное силится сделать светлым хмурое царство Нептуна.

Садко, богатый гость, видно, побывал на небольшой глубине (не больше пяти метров), иначе не много разглядел бы он красок. После указанной отметки беловато-желтые тона, привычные нашему глазу, меняются на зеленые и синие... Все темнее становится... Даже где-нибудь в девственно чистой воде океана яркость освещения при погружении убывает примерно в десять раз на каждые полсотни метров. В четырехстах метрах от поверхности дневное светило бессильно...

Но призрачно мерцает глубоководье. Здесь живое (а есть сведения, что и неживое) само заботится об освещении. Разная мелочь сияет яркими точками. Здесь даже кальмар, показывая известный фокус со своим двойником, выбрасывает из воронки не противно чернильное свое изображение, а яркое, световое.

И рыбы здесь умеют озарять темень. У одних — элементарные фонарики, встроенные для удобства в ту или иную часть тела. Другие сияют, словно инкрустированы драгоценными каменьями. Есть даже такие, что светятся целиком, напоминая негативные изображения на черно-белой фотопленке.

Попадая в воду, обыкновенный белый свет сразу же, если можно так выразиться, перестает быть самим собой. Вода — гигантский светофильтр, или, вернее, сложнейшее сочетание фильтров, самым замысловатым и подчас неожиданным образом расчленяющее свет.

Человек, в первый раз опустившийся на пятидесятиметровую глубину и поранивший палец, увидит, что из него сочится нечто зеленое. Так выглядит в воде кровь.

Унылое царство. Блеклые тона или тьма. Ничто не радует глаза. И только если в этот мир, где, будто призраки, движутся его обитатели, врежется сильный свет прожектора, все заиграет яркими красками — палитра полюбившего локальные тона художника!

Вы невольно подумаете: какая красота пропадает! И зачем она обитателям унылого мира, раз ее не видно? Но кто знает, может быть, они видят больше, чем мы предполагаем... Исследования позволили установить: обыкновенный маленький карасик из торфяного карьера под Шатурой может разглядеть мотыля при одной двадцатимиллиардной света дня. Мы при такой малости не увидим и слона. Разные воды, разные глубины, весьма разные глаза.

Милые близорукие глаза, круто раскрытые как бы от удивления. Рыболов на высоком берегу Оки может быть спокоен: крупные судаки, щуки и налимы, идущие фарватером, почти не могут его разглядеть — для них все мутно в стороне суши... Щука, например, прославленный остроглаз, а добычу видит всего с двух — двух с половиной метров.

Не чужды рыбьим глазам разного рода оптические усовершенствования. В пресных водах Центральной и севера Южной Америки плавает презанятная четырехглазка. Сама, как положено, в воде, а глаза — наполовину над поверхностью. Они разделены на две камеры: верхние (с более плоским хрусталиком) — ведут наблюдение за воздухом, нижние — смотрят в воду.

Не хуже в этом смысле глаза у глубоководных родичей наших обычных лососей (семейство опистопроктовых, отряд лососеобразных). Батилихнопс, самый крупный (до полуметра) из них, имеет в каждом глазу по два глазных яблока. Одно, большое, видит то, что вверху, а другое смотрит вниз и в стороны. Вот уж кому, любопытствуя, не приходится вертеть головой: круговой обзор и так обеспечен. Другие опистопроктовые наделены телескопическими глазами. Они цилиндрами удлинены вверх, поля их зрения сближены и потому бинокулярны.

Жемчужноглазые (глубинные рыбы того же отряда) гениально просто преодолевают окружающий мрак. У основания их телескопических глаз светящиеся, жемчужного цвета пятна. Истинно сиянием глаз освещают себе дорогу.

И все-таки надо признать, что столь славных оригиналов в подводном мире не так уж и много. Подавляющему большинству приходится довольствоваться глазами обычной формы, правда снабженными внутренним механизмом удивительно быстрого и точного наведения на цель. Чуть мелькнет что-то — рыба тут же хватает. Двигательные мышцы ее тела без ошибки выполняют наводящие приказы глаз (физиологи сейчас успешно изучают эти их превосходные способности).

«Удивительнее всего то, что эта врожденная реакция, известная под названием «рефлекса нацеливания», наблюдается у большинства рыб почти сразу же после выхода из икринки. Механизм ее, очевидно, зашифрован генетически и заложен в мозгу новорожденных мальков практически «в готовом виде» (Б. В. Логинов, А. И. Габов).

Нужно детально различить форму увиденного предмета — хищник это или жертва. Различают. Щука и окунь, бросающиеся за блесной, которую из великолепного набора одну-единственную удачно выбрал рыболов, — это ли не подтверждение! А абсолютно убедительной эта истина стала после лабораторных исследований. Было доказано, что рыбы узнают и запоминают разные геометрические фигуры, и провести их в этом деле нелегко. Аквариумные золотые рыбки способны, например, распознать два круга, разница диаметров у которых всего лишь три миллиметра. Задача, требующая весьма точного глазомера. А прославленные колюшки узнают знакомый предмет, даже если он повернут к ним незнакомой стороной.

...Хариус, буйный охотник быстрых рек, если у вас будет возможность понаблюдать за ним подольше, удивив вас сначала точными бросками за разной плывущей по воде снедью, затем, если начнет сеяться мелкий дождь, разочарует постыдными промахами. Дождь нарушил перспективу, вот и причина осечки.

Но дождь зарядил на неделю... Зная, что теперь одно расстройство ловить «на мушку» (фальшивую плывущую по воде приманку с крючком внутри) и хариусы будут безнадежно «мазать», рыболовы изнывают по домам. На седьмой день непогоды какой-нибудь приезжий, плюнув на все, надевает плащ и, провожаемый насмешками, отправляется на рыбалку. Но зря смеются! Вечером рыболов возвращается с богатым уловом. Хариус, оказывается, прекрасно берет! Тут, разумеется, все, невзирая на дождь, решают завтра же идти на рыбалку, кстати, к утру и непогода кончилась, сияет солнце. Дружно закидывают удочки, но... «мажет» хариус! А дело понятное. Наголодавшиеся в непогоду хариусы волей-неволей научились делать при бросках поправку на дождь, а когда ненастье кончилось, не смогли сразу перестроиться.

Подумать только, и у них иллюзии...

ЗВУКИ И СЛУХ

Вода для звука вроде родной стихии. Он летит в ней куда быстрее, чем в воздухе: примерно в пять раз — это около полутора тысяч метров в секунду. Причем если луч прожектора, попадая в воду, быстро теряет свою силу, то источник звука силой в один киловатт будет слышен за 40 километров.

Счастливые люди гидроакустики! Приложив ухо к груди гиганта, они слышат трепет его жизни. Для нас это затруднительно: слишком велик тариф на границе «воздух — вода»; здесь при выходе из одной среды в другую поглощается вся звуковая энергия (за вычетом одной десятой процента).

Но некоторых мы все-таки слышим и так. Чарлз Дарвин, прогуливаясь однажды по берегу в устье реки Уругвай, слышал треск, которым обменивались аборигены из семейства сомов. У малайских же рыбаков до сих пор в чести тот, кто обладает тонким слухом. Такого человека берут с собой за двойную плату в море, и он, погружаясь, прислушивается и определяет, где больше шуму. Там же, как правило, оказывается и желанная добыча.

Проникновенных соловьев среди рыб нет. Слишком уж примитивны их «инструменты». Звук издают, сжимая плавательные пузыри, щелкая костяшками брони, у кого она есть, или жаберными крышками, скрежещут зубами, а то и позвонками о позвонки. Звуки соответственные: бой, треск, скрежет, вой, щебет, хрюканье. Морские мичманы жужжат. Тригла ворчит и квакает отнюдь не музыкально, а если рыб соберется много, они устраивают нечто похожее на базар. Рыба-жаба — родич мичмана — гудит так, что барабанные перепонки готовы лопнуть!

«Непосредственно вблизи рыбы эти гудки имеют силу идущего поезда или заклепочной машины, достигая болезненной для уха интенсивности свыше 100 децибел» (профессор Т. С. Расе). Оркестр, как видите, собирается вроде крыловского квартета. И каково рыбам все это самим слышать?!

А они слышат, хотя признайтесь, трудно было бы представить рыбу, помахивающую ушами. Но они у наших героев все-таки есть — внутренние. Позади глаза — хрящевой пузырек с камешками (часто фигурными!), которые колеблются от ударов звуковых волн и через нервы передают эти сигналы мозгу. Кроме этих ушей есть еще и другие. Правда, не у всех рыб, хотя и у подавляющего большинства. Эти уши вроде и не уши (называются боковой линией), а как велика их роль в жизни рыбы, мы уже знаем на примере акул.

Восприимчивость боковой линии к колебаниям воды просто фантастична, она улавливает буквально все! Эти органы делают из рыбы в сущности звукопринимающий прибор. И если вспомнить о проницаемости среды обитания для звуков, мы можем получить некоторое представление о сокрушительном натиске информации, волей-неволей принимаемой рыбами.

Аквалангист или водолаз, если он хочет видеть жизнь дикой природы, должен так же, как человек в лесу, уметь сохранять тишину. Пожалуй, рыбы более терпимы к необыкновенной внешности посетителя (и часто даже склонны проявлять к нему доброжелательное любопытство), нежели к резким движениям и звукам. Попав в край, обитатели которого еще не запуганы буйным поведением купальщиков и жестокими поступками подводных спортсменов-охотников, вы будете без помех наслаждаться обществом чудесных существ. В прозрачном озере Подмосковья и на коралловом рифе возле полудикого острова вы почувствуете себя своим среди доверчивых местных жителей. Но не роняйте на подводные камни тяжелый молоток, который держите в руке. Удар наверняка распугает, заставит спрятаться или предаться отчаянному бегству визави, только что застенчиво заглядывавшего вам в глаза...

Мечтателей с удочками не надо убеждать, чтобы сидели молча. Они и так знают, что мечта о большой рыбине обречена на провал, если они будут шуметь на берегу. А названный выше ловец хариусов определенно передвигался по береговым валунам с предельной осторожностью. Хариус живет в грохочущей воде, которая даже камни по дну катит, а легкий удар сапогом о камень все же услышит и брать после этого «мушку» не станет.

Но есть рыбы, которые почему-то спешат на шум. Рыбак на изящной джонке делает нечто странное: из кружки, широко размахиваясь, сеет на поверхность моря воду, зачерпнутую за бортом. Это длится до тех пор, пока рыбак не увидит невдалеке синие спины тунцов. Они приплыли, услышав шлепки, — приняли их за панику выпрыгивающих из воды рыб, решили, что тут охота, и поспешили к ней присоединиться. Но сами попадутся: уже приведены в действие рыболовные снасти.

Жители Новой Гвинеи, любители акульего мяса, завлекают этих хищниц концертом музыкальных инструментов, сработанных из четырех раковин, перевязанных веревочкой. Трещат трещотки, плывут акулы... Все очень просто.

На особый звук приходит налим, окунь, плывут и другие рыбы — как правило, охотники. Они идут на звуки, издаваемые предполагаемой добычей. А добыча — если она не предполагаемая, а настоящая?

Ихтиологи записывали на магнитофонную пленку шумы от движения хищника и затем воспроизводили запись, поместив малозаметный динамик на пути стаи, скажем, сардин. И стая почтительно расступалась, пропуская «хищников».

Нет у стайных рыб такого, чтобы, найдя поживу, съесть ее втихомолку. Известие о находке сразу же становится достоянием многих. Поглазев часок-другой в воду Протвы, Чепцы или какой другой речки, можно увидеть множество впечатляющих сцен из жизни пескариного племени. Вот катится по течению кусок пищи, и, как только докатился до поджидающего его на быстринке пескаря, начинается действо, которое для нас пантомима, но для пескарей — пир.

Ближайших к счастливцу рыб понять легко. Они тоже видят снедь и поэтому, совершенно естественно, спешат стать ее потребителями. Но вот та компания, она плавает за камнем и никак не может видеть события, почему она обо всем узнала? Четверо из пятерых рванулись с места в карьер.

Совершенно определенные звуки издают рыбы, собираясь в косяки; особым образом объясняются партнеры на посту у гнезд...

«Речь» рыб имеет единственно эмоциональное значение. Плотва, подавшая сигнал опасности, разумеется, не крикнула: «Щука!» Она более примитивно предупредила товарищей. По-своему сказала «Ах!!!» (но с тремя восклицательными знаками).

ЖАБРЫ И ИХ УСТРОЙСТВО

Газ, находящийся в пузыре, представляет собой смесь кислорода и азота, иногда в той же самой пропорции, что и в воздухе. Этот газ извлекается из воды посредством жабр во время обычного дыхательного процесса и переносится кровью в плавательный пузырь. Если хорошенько разглядеть рыбьи жабры, приподняв плоские твердые жаберные крышки по обеим сторонам «шеи», можно увидеть перекрывающие друг друга веерообразные ряды жаберных лепестков — красных складок кожи, прикрепленных к костям между жаберными отверстиями. Их красный цвет объясняется наличием множества крохотных кровеносных сосудов, покрытых чрезвычайно тонкими перепонками. Эти перепонки задерживают воду, но пропускают кислород, который проникает в кровь, проходящую через жабры. В то же время отработанный углекислый газ выбрасывается в море. Иными словами, действие жабр в значительной мере сходно с работой легких.

Рыбы прокачивают воду через жабры, попеременно то сжимая, то раздувая жаберные крышки. Отдав в кровь кислород и забрав углекислый газ, вода вытекает через жаберные крышки. Обратно в жабры попасть она не может из-за складок кожи, действующих как предохранительные клапаны. Иногда вместе с водой в жабры попадают посторонние мелкие частицы или организмы. Если они забивают жаберные отверстия, рыба задыхается.

Люди издавна мечтали научиться жить под водой и дышать, как рыбы. В июле 1964 года вслед за подводниками Ж. И. Кусто четыре водолаза ВМФ США по проекту «Силэб» («Морская лаборатория») провели 11 суток под водой, находясь в стальной камере диаметром 12 метров, опущенной на дно моря на глубину около 60 метров близ Бермудских островов. Они работали там, удаляясь от камеры. Один из них, капитан-лейтенант Роберт Томпсон, настолько привык к жизни на глубине 60 метров, что ему даже снилось, будто он может дышать водой. «Мои сны, — рассказывал он, — были настолько правдоподобны, что каждое утро я просыпался с намерением попробовать сделать это». Однажды, когда он отдыхал на коралловом рифе, его обуяло непреодолимое желание сорвать с себя маску и вдохнуть воду. К счастью, он удержался от этого.

В том же году мечта Томпсона оказалась близкой к осуществлению: доктор Уолтер Л. Робб, инженер-химик, изобрел искусственные жабры, с помощью которых хомяк мог дышать под водой. Эти жабры были изготовлены из чрезвычайно тонкой (0,0025 миллиметра) резиновой мембраны. Она была натянута на рамку и в виде клетки опущена под воду. Мембрана позволяла молекулам кислорода и азота, растворенным в воде, просачиваться внутрь достаточно быстро, обеспечивая зверьку жизнь и безопасность. Выдыхаемый углекислый газ удалялся довольно быстро, так что животному не грозила опасность задохнуться. Внутрь просачивались также и молекулы воды, но гораздо медленнее, чем газы. Соли, растворенные в воде, внутрь не проникали, так как их молекулы слишком велики, поэтому вода была пресной. Хомяк имел в своем распоряжении «воздух», а также питье и как ни в чем не бывало жевал пищу и крутил «беличье колесо».

Этот успешный эксперимент наводит на мысль о поистине фантастических возможностях проведения его в жизнь. Русский писатель-фантаст А. Беляев в своем романе «Человек-амфибия» вложил в уста доктора Сальватора слова о том, что искусственные жабры позволяют разрешить проблему перенаселения, и нарисовал картину «поселений под волнами моря». А пока искусственные жабры не созданы, человек с успехом использует великое изобретение Ж. И.Кусто — акваланг, который дарит удивительное чувство свободы под водой и возможность близко познакомиться с прекрасным подводным миром.

ВЗДЫМАЯ ФОНТАНЫ

В ходе своего эволюционного развития, продолжавшегося 100 миллионов лет, китообразные животные разрешили ряд проблем, остающихся для человека загадкой и по сей день. Например, до сих пор до конца не выяснено, каким образом удается китам задерживать дыхание на длительный срок, нырять на огромные глубины и всплывать с поразительной быстротой.

Дельфины обычно проводят под водой от полутора до семи минут, и представители по крайней мере одного вида этих животных достигают глубины свыше 120 метров. Кашалоты (Моби Дик был также кашалотом) опускаются на глубину 1010 метров, где иногда остаются в течение полутора часов, охотясь за кальмарами. Бутылконосы, достигающие в длину 10 метров, могут также находиться под водой более часа с одним запасом воздуха. Огромная емкость легких, повышенное содержание гемоглобина в крови и наличие мышечного гемоглобина (миоглобина) позволяют китам уносить в глубину большое количество кислорода.

Кроме того, киты обладают еще и регулятором жизненных процессов. Поток крови, содержащей жизненно важный кислород, не подается во время ныряния в органы, которые какое-то время могут обойтись без него, а поступает только в те органы, которым он наиболее необходим. Как только кит начинает погружаться, биение сердца у него ощутимо замедляется. Кровеносные сосуды, идущие к плавникам, хвостовым мышцам и иным тканям, сжимаются до минимума и практически прекращают подачу крови. Сэкономленный драгоценный кислород подается в мозг и сердце — органы, которые не могут без него обходиться.

Все это бывает как нельзя кстати при погружении. А вот как происходит всплытие? Если водолаз или кессонный рабочий, которые получают воздух на глубине под давлением, равным давлению воды на этой глубине, станут подниматься с такой же скоростью, что и кит, их сведет судорога и они скорчатся от боли. Азот и другие газы, растворившиеся у них в крови под высоким давлением, начнут выделяться в виде пузырьков, как только давление станет уменьшаться. Происходит то же самое, что бывает, когда откупоривают бутылку содовой. Пузырьки эти образуются в крови, сердце, тканях ныряльщика, вызывая мучительные судороги, а иногда могут даже привести к смерти. Это явление получило название кессонной болезни. Поэтому, чтобы избежать неприятностей, водолаз должен подниматься не быстрее пузырьков выдыхаемого им воздуха да еще время от времени делать специальные остановки.

Китов эта проблема не заботит, потому что они не дышат сжатым воздухом в отличие от водолазов и кессонных рабочих. При использовании сжатого воздуха постоянно подаются новые порции азота, а под высоким давлением азот сильнее поглощается кровью. Киты же вдыхают лишь ограниченное количество воздуха на поверхности, находящегося под обычным давлением, поэтому поглощение азота у них невелико.

Кроме того, как полагают некоторые зоологи, пенообразное, жировое вещество в дыхательном горле кита впитывает азот, препятствуя его проникновению в кровь; однако это еще не доказано окончательно.

Кстати, у спортсменов-ныряльщиков, таких как Жак Майоль, ныряющих точно так же, как и киты, на большую глубину (более 100 метров) с запасом воздуха, взятым с поверхности, тоже нет опасности получить кессонную болезнь.

Ныряющий кит, лишенный свежего притока воздуха, получает энергию для приведения своих мышц в движение за счет метаболического процесса; при котором не потребляется кислород. В ходе такого процесса организм испытывает кислородное голодание, которое должно быть ликвидировано при всплытии. Всплывая после длительного пребывания под водой, кит дышит, словно бегун, добежавший до финиша. Такое учащенное дыхание китобои называют «продувкой».

При «продувке» из дыхала, находящегося на верхней части головы кита, вырывается фонтан мельчайших брызг. Эта струя — конденсированный пар, выдыхаемый китом, она сильно отдает запахом рыбы и содержит небольшое количество воды, попадающей в верхнюю часть дыхала. Водяные пары теплого выдыхаемого воздуха конденсируются при столкновении с более холодным наружным воздухом. Подобно тому как в холодную погоду человек видит свое дыхание в виде пара, так и струя, бьющая из дыхала кита, в полярных районах становится более заметной. Однако она заметна и в тропиках, очевидно, потому, что вырывается под давлением и расширяется внезапно, а такого рода расширение сопровождается охлаждением.

Всплывающее стадо китов, когда все они начинают дружно отдуваться, — зрелище, достойное того, чтобы ради него перенести невзгоды долгого плавания. В таких случаях вся команда корабля высыпает на палубу. Если ветер не слишком силен, то можно определить вид кита по фонтану. У японских китов фонтан двойной, V-образный. У синих китов и полосатиков фонтан представляет собой одну высокую вертикальную струю, у кашалотов эта струя несколько наклонена вперед.

Кашалоты и японские киты, так же как серые киты и горбачи, имеют обыкновение подбрасывать хвост в воздух, прежде чем нырнуть. Гренландские киты, прежде чем уйти вглубь, минутку помахивают хвостом, как бы изображая приветствие. Возможно, это необходимо потому, что толстый слой легкого жира в какой-то степени затрудняет им погружение.

РОДОСЛОВНАЯ КИТА

О далеком прошлом кита нам известно очень мало: около 100 миллионов лет назад некие небольшие четвероногие сухопутные животные претерпели ряд чрезвычайно быстрых эволюционных изменений. За 50 миллионов лет — с геологической точки зрения срок незначительный — они научились плавать и производить на свет детенышей, которые начинали плавать, едва   оставив   материнское   чрево.

Примерно 20 миллионов лет назад эти животные утратили уши и задние ноги, тело их приобрело торпедообразную форму, у них появился хвост, похожий на рыбий, они лишились волосяного покрова, а их ноздри сместились к верхней части головы. Тот факт, что киты приобрели рыбообразную форму, свидетельствует о конвергентности эволюции — процессе, когда две группы разных, не связанных родством животных в ходе приспособления к сходным условиям приобретают одинаковые внешние формы.

Эмбрион кита в материнской утробе повторяет процесс конвергентности. К тому времени, когда он достигает размеров около четырех сантиметров, у него исчезают все внешние следы задних ног. Его передние ноги вначале напоминают руки человеческого зародыша. Затем кости плеча и предплечья в значительной степени укорачиваются и расплющиваются, но конечные суставы, или «пальцы», сохраняются. У китов некоторых видов, например у кашалотов, имеются все пять пальцев, у других — у синего кита и у горбача — недостает большого пальца. Все пальцы огромной китовой «кисти» заключены в мускулистую оболочку, образующую короткий, плоский плавник обтекаемой формы. Эти плавники служат китам, как грудные плавники служат рыбам в качестве стабилизатора и руля. Движителем является мощный хвост, где, как писал в книге «Моби Дик» Герман Мелвилл, «словно бы сосредоточена вся безмерная сила кита».

В хвосте же заключено наибольшее внешнее различие между рыбой и китом. Если у рыбы хвост расположен в вертикальной плоскости, то у кита он расположен в горизонтальной. Если рыба движется с помощью волнообразных колебаний всего тела, ударяя хвостом из стороны в сторону, то кит перемещается благодаря движениям хвоста вверх и вниз. Во время вертикального перемещения хвоста его широкие плоские лопасти изменяют степень наклона, отталкиваются от воды и тем самым двигают животное вперед. «Изгибы» этого хвоста, писал Мелвилл, «неизменно исполнены необыкновенного изящества».

Огромный, длиной свыше 20 метров, полосатик ударяет своими «хвостовыми крыльями» один или два раза в секунду, развивая крейсерскую скорость около 22 км/ч. Дельфинам требуется сделать всего 3—4 удара в секунду, чтобы не отстать от судна, покрывающего 30 км/ч. По-видимому, такая скорость близка к наивысшей для дельфинов и морских свиней, хотя на первый взгляд кажется, что эти мелкие зубатые киты развивают большую скорость, когда, резвясь, плывут рядом с кораблем и перепрыгивают через волны, образуемые его форштевнем.

Гладкая поверхность тела кита и идеально обтекаемая форма отчасти объясняются наличием толстой подкожной жировой прослойки, которая служит как бы внешней оболочкой животного. Наружная часть кожного покрова содержит губчатый слой,  придающий  эластичность  поверхности  всего тела.